Живописи
Андреа дель Кастаньо свойственна некоторая суровость и сдержанность.
В его фреске "Тайная вечеря" евангельская драма
передана достаточно сдержанно. Здесь нет бурной и яростной
реакции учеников на слова Христа о тон, что один из них
предаст его. Апостолы погружены в раздумья. Один Иоанн припал
к руке учителя. Коварный облик Иуды, которого художник отделил
от остальных, посадив его перед столом, противостоит образу
Христа. Здесь три главных персонажа: Христос, Иоанн, Иуда.
Это сюжетный центр, но энергетической точкой является не
благословляющая рука Спасителя, не хищный жест предателя,
не горестно склоненная голова Иоанна, а его рука, положенная
на руку Христа. Этот жест - просьба о прощении. Иоанн словно
предчувствует, что они все, ученики, отрекутся от учителя,
покинув его, когда стражники с Иудой придут за Христом.
Точка схода ортогональных линий находится немного ниже рук,
но зрительно кажется, что перспектива направляет взгляд
именно на руки Христа и Иоанна. Цвет и ритм узоров создают
атмосферу скрытого напряжения. Пространство ограничено стенами
помещения. Дж.К.Арган пишет, что Андреа в этой фреске "использовал
перспективу не для увеличения, а для уменьшения иллюзорного
эффекта глубины." Возникает ощущение, что стены выталкивают
картинное пространство интерьера в реальное пространство
зрителя, а перспектива усиливает этот странный эффект.
* * *
Он нашел новую, сугубо ренессансную интерпретацию этой сцены.
Традиционной трактовке Тайной вечери в ее мистическом значении
как темы Евхаристии (причастия) Кастаньо противопоставил
драматическое и человеческое начало, выделив тему предательства
Иуды, изображенного отдельно от Христа и апостолов, по другую
сторону стола, передав эмоциональную реакцию последних на
слова Христа.
Об этой фреско горячо писал П. Муратов в «Образах Италии»:
«Для Кастаньо сами апостолы Господа не были такими бесстрастными
героями, как те существа, с которыми соединялись в его мыслях
гордость и слава Флоренции. В его «Тайной Вечере» изображены
человеческие характеры, и в этом как раз заключаются ее
противоречия с законами монументального стиля. Но что за
грозное и тревожное представление о человечестве выражено
здесь! Глубокое недоверие друг к дугу читается в глазах
апостолов, и резкие черты их лиц говорят о неутихших страстях.
Предательство Иуды не врывается здесь, как голос мирского
зла, в святую и печальную гармонию последнего вечера. Оно
родилось среди глубокой пестроты этой комнаты и этих одежд
так же естественно, как тяжелый сон Иоанна и разрушительное
сомнение Фомы. Таким изобразителем высшео напряжения человеческой
страсти, той энергии, в блеске которой уже неразличимы добро
и зло, Кастаньо остается в немногих вещах, сохранившихся
кое-где вне стен трапезной Санта Аполлония». (П. Муранов.
С. 115). |